21 июня в литературной студии «Восьмерка», которая ежемесячно собирается в городской библиотеке №8, обсуждали острую тему: устарела ли школьная программа по литературе? Поводом к разговору послужила статья в «Новой газете» (от 19 мая 2021) «Читать Достоевского – все равно что смотреть, как топят котят». В ней говорится о том, что в условиях «новой этики» русская классика становится для детей непонятной и отталкивающей: «Войну и мир» мало кто читает, метания «маленького человека» вызывают недоумение, Печорин для нынешних молодых – это абьюзер, а Тарас Бульба – жестокий фанатик. «Почему Соня Мармеладова не пошла в уборщицы? – спрашивают школьники. – Почему Каренины не развелись?» То, что было понятно в 19 веке, кажется абсурдным сейчас. Поэтому, как полагают, школьная программа по литературе требует пересмотра.
Многие из тех, кто окончил советскую школу, помнят программу по литературе как длинную череду «образов» (Онегина, Печорина, Екатерины из «Грозы» или, скажем, горьковского Данко) и стереотипов («лишний человек», «маленький человек»). Советским детям к тому же приходилось помещать литературу в рассол «социалистического реализма». Так что многие полюбили читать книги не благодаря, а вопреки тому, что они проходили в школе. Но и сейчас хрестоматийный канон не слишком изменился: минус Чернышевский, плюс Булгаков, но основной программный массив остался нетронутым.
О пользе канона
Школьный учитель литературы Александр Шишлов, который принимал участие в дискуссии, считает, что программный «канон» – нужен, что в нем нет случайных произведений. Его достоинство в том, что ядро программы не зависит от случайных интерпретаций, ибо держится на общей основе. Канон является той самой этическо-дидактической «скрепой», которая необходима, чтобы показать детям, что белое – это белое, а черное – это черное. Канон нужен для трансляции национального наследия. Школьная программа – это как послание землян инопланетной цивилизации, а поколение молодых иногда называют инопланетянами, настолько они другие с этой их новой этикой. Так что передача канона – это обязанность нации перед молодым поколением.
Другое дело, что в разных странах это делают по-разному. На Западе – менее насильственно, многое оставляя на усмотрение учителя, чья задача – не только ознакомить детей с литературным наследием, но и стимулировать мышление, выражение собственного мнения. В Голландии существует регулярно обновляемый список рекомендованной литературы, включающий современных авторов. В одной школе дети должны прочитать пять крупных книг в год, в другой – сами выбрать три из списка, а в третьей чтение целиком зависит от выбора ребенка: ему только говорят, сколько голландских авторов нужно обязательно прочитать. Учителя в Англии не пользуются учебниками и сами формируют учебную программу, опираясь на Национальный учебный план и учитывая потребности своих учеников. Главное, что требует план, – чтобы дети оценили «глубину и мощь английского литературного наследия», поэтому там много внимания уделяют Шекспиру. Во Франции на первое место ставят не идеи произведения, а язык и стиль: детям могут дать задание написать текст в стиле Мольера, Расина или Вольтера. Позже ученики разбирают стилистику текстов, и не только художественных: анализу подвергают даже тексты парламентских дебатов. Произведения читают не целиком, а фрагментарно, при этом уроки могут строиться вокруг определенной темы, от которой будет зависеть «отметившийся» в этой теме писатель.
Главное – учитель
Урок литературы, как в принципе любой школьный урок, – это творческое усилие преподавателя, а не насилие над учеником. Нельзя транслировать культуру путем насилия. «Гарри Поттер будет интересен, пока его не сделают обязательным произведением», – говорит ульяновский музыкант Дмитрий Пальмин. Поэтому сила учителя выше силы произведения. Произведение можно преподнести конъюнктурно, а можно развернуть его так, что оно срезонирует с настоящим временем. Писатель Дмитрий Быков, который продолжает преподавать в школе, советует учителю искать точки соприкосновения с жизнью детей, тогда школьная классика, или канон, спасутся от замшелости. Учитель может принести свет, пробудить интерес к предмету или – надолго убить этот интерес (может быть, навсегда), да еще и нанести психологическую травму. Реальная ульяновская история: родители независимо друг от друга приводят детей на консультацию к психологу, и в разговоре дети называют имя одного и того же токсичного учителя престижной гимназии, для которого травмировать детей – норма. Такой учитель может превратить самую прекрасную классику в нечто отвратительное.
Литературный канон способен обрастать смыслами и жить во времени, врастать в него. Когда это происходит, произведение становится новой реальностью. Именно так мы судим о классике: классическое произведение должно подтверждать свою актуальность, считает участник студии Дмитрий Сергеев, соприкасаться с новой эпохой. Классика должна подтверждаться в каждом новом поколении. Если этого нет – значит, книжка перестала быть классикой.
Есть смыслы, которые вырастают из произведения, а есть те, которые ему навязаны, как это было в СССР. Школьный канон был идеализирован, идеология заменила этику, которая изначально была христианской (Сергеев считает, что другой этики и быть не может). Для большевиков, как писал Ленин, нравственно было лишь то, что служило интересам пролетариата, все остальное шло на слом и в распыл как чуждое, вражеское, вредное (параллели с сегодняшним днем очевидны, только идеологию пролетариата сегодня заменяет псевдопатриотическая идеология класса новой бюрократии и слившегося с ней привластного олигархата).
Школьный курс литературы 19 века в целом хорош, но его упрощают, говорит Шишлов: Печорин – лишний человек, Акакий Акакиевич – маленький человек, Катерина – «луч света», а Некрасов – тот, кто любил и защищал простой народ (к которому поэт был во многом критичен, кстати). Такого рода упрощение искажает смыслы, тем более что на фоне «новой этики» смыслы и без того становятся подвижны, им приходится искать новое место в сознании школьников.
Опрос 700 российских старшеклассников, проведенный исследователем Любовью Борусяк, выявил самые нелюбимые книги из школьной программы: это «Война и мир», пьесы Островского, «Обломов». Среди любимых названы «Преступление и наказание», «Отцы и дети». То есть школьники не безнадежны, они способны полюбить классику, если развернуть ее к детям привлекательной стороной, приблизить к жизни. Спросите себя – о чем пьеса Островского «Гроза»? (Та самая, где Катерина бросается в Волгу с утеса вместо того, чтобы развестись с постылым мужем, как ей советуют нынешние дети). Какова была бы главная мысль в спектакле, который вы бы сегодня поставили? Например, это может быть спектакль про то, как Катерину погубил ее внутренний разлад между долгом и желанием, невозможность сделать выбор, про то, как она сама себя извела. Под таким углом зрения это может быть вполне современная психологическая история, способная привлечь внимание подростков, которых в их возрасте интересует психология отношений. При этом важно было бы объяснить детям, что нельзя ставить знак равенства между искусством и жизнью: реальная Катерина, скорее всего, мучилась бы, как многие в ее положении, но жила.
Что такое новая этика
Хрестоматийный школьный канон действительно вступает в противоречие с так называемой «новой этикой» – этикой постиндустриального общества, этикой толерантности, мультикультурализма, феминизма и личной свободы, этикой политкорректности и политики равных возможностей (которую еще называют позитивной дискриминацией). У каждого времени своя этика: по Марксу, это идейное, надстроечное образование. До новой этики в нашей стране была этика социалистическая, которая во многом отрицала «старую» буржуазно-демократическую этику 19 века. Так что на любое произведение можно посмотреть сквозь призму этики, свойственной текущему этапу общественной эволюции. «Что делать?» Чернышевского и «Отцы и дети» Тургенева можно считать образцами новой этики для своего, 19 века. А ведь есть еще революционная этика поворотных этапов истории, которая резко поляризует взгляды, отношения, оценки, поступки.
Литература 19 века, вошедшая в канон, писалась для 30-летних, которым были понятны реалии своего времени, которые изучали библейскую историю, знали катехизис. Минуло полтора века, и для сегодняшних молодых, которые в большинстве не гнушаются кратким содержанием или киноверсией изучаемого произведения, эти тексты представляют серьезный вызов – интеллектуальный, стилистический, этический. За многими словами надо уже лезть в словарь. Так что школьный канон – это литература на вырост, это стимул для роста, экспозиция, первый шаг в безбрежном поле смыслов. Если у вас через какое-то время возникло желание перечитать «Горе от ума», «Онегина» или «Войну и мир», значит, скорее всего, вам литературу преподавали как надо, значит, у вас сформировалось ощущение единого поля культуры.
Старшее поколение привычно ворчит на молодых: «А вот в наше время…» Новое поколение, вступившее или готовое вступить в жизнь, не имеет многолетнего советского опыта несвободы. Этими детьми трудно манипулировать, и это оставляет определенную надежду на будущее без насилия – физического и идеологического.
Сергей Гогин