Двигаться к совершенству никогда не поздно

Сейчас такое время, когда всем нам следует щадить друг друга

19 марта в музее «Пожарная охрана Симбирска» состоялся творческий вечер Александра Тимакова, поэта, писателя, военного врача-реаниматолога, побывавшего и в Чернобыле вскоре после катастрофа на АЭС, и в Чеченской республике, когда там шли бои. Стихи и песни, которые он исполнил, со всей ясностью показали, что талантливый человек, которому по долгу службы нередко приходится сталкиваться со смертью, особенно глубоко чувствует жизнь во всех её проявлениях.

Существование души — аксиома

— Александр Александрович, на недавней встрече с поклонниками вашего таланта вы исполнили много стихов и песен, а вот произведения, которое, казалось бы, наиболее близко вам с профессиональной точки зрения, не прозвучало. Почему?

— Вы имеете в виду «Исповедь реаниматора»?

— Да… Именно. «Кому ж тогда работать на таможне, не пропуская тех, кому не время еще покинуть этот мир прекрасный…».

— Думаю, сейчас такое время, когда всем нам следует щадить друг друга и лишний раз не напоминать людям о бренности существования. Хотя, конечно, и так все всё знают…

— Но как врач, можете ли вы утверждать, что есть жизнь после смерти?

— Утверждать я ничего не могу, но могу поделиться примером из личного опыта: еще в 1990 году я сам попал на хирургический стол. Вопреки моему желанию, начальник настоял на общей анестезии. Естественно, я «провалился», а когда сознание начало возвращаться, увидел такую картину: белый в гипсовых сталактитах потолок, в нём открывается люк, и моя кровать вместе со мной то ли поднимается, то ли падает в него…, и трехметровая безногая фигура в серебряном плаще с одним большим глазом говорит: «Ну что, будем оживлять?». После этого я вместе с кроватью упал вниз — в какой-то проем…

— А как же воронки, тоннели и всё прочее, о чём так часто пишут и говорят?

— Мне лично никто из реальных людей, вышедших из состояния клинической смерти, не говорил ни о каких воронках и ни о каком свете в конце тоннеля. Но у каждого вследствие гипоксии мозга после наркоза возникают свои ассоциативные связи. Мы видим то, что в принципе можем себе вообразить... Но! После любого летального случая, присутствие души умершего ощущаешь. Правда, не могу сказать, каким чутьем… И ощущают её присутствие не только реаниматологи, но и хирурги. Так что, существование души — для меня аксиома.

— Хорошо. Вернёмся с небес на землю. Чего вы ожидали от своего творческого вечера? Получилось ли то, чего вы ожидали?

— Я ждал, что меня побьют или чем-нибудь закидают. Но не дождался. Прошло всё душевно, и особенное спасибо звукооператору Серёже Костину, благодаря которому всё прозвучало очень даже не плохо.

— Но чувствовалось, что вы волновались. Вроде бы пора уж было привыкнуть к подобного рода выступлениям. Не в первый же раз…

— Кто-то привыкает, а я вот не могу. Когда я наркоз людям делаю, и на это приходится настраиваться, уговаривать себя, убеждать в том, что ты это умеешь, что ты это делал не раз. А всё потому, что и то, и другое — и наркоз и выступления перед публикой — это большая ответственность. Никто не знает «как слово наше отзовётся»… Есть в воспоминаниях Александра Васильевича Суворова такой эпизод: на заре своей военной карьеры он почувствовал, что дрожит перед атакой. И сказал себе: «Дрожишь, скелет? Ты ещё не так задрожишь, когда узнаешь, куда я тебя поведу…». А потом он стал великим полководцем.

— Он — полководцем, а вы — врачом, да ещё и военным… Чем был вызван такой выбор?

— В те годы, когда я выбирал профессию, были несколько иные представления о том, что такое жизнь, благо и престиж. Спасать жизни и защищать Родину считалось престижным. А профессия военного врача давала возможность делать и то, и другое. Тогда о большем и не мечталось, так что выбор я сделал давно — еще в школе. И сейчас нисколько об этом не жалею.

И лечить, и стихи читать — дело ответственное

— Почему сейчас специальность реаниматолога стала одной из самых дефицитных?

— По степени риска профессия реаниматолога стоит даже выше хирурга. Например, по статистике США, из всех врачей самая короткая продолжительность жизни — у реаниматологов. В России такой статистики не ведется, но, скорее всего, картина та же… И все потому, что работа сопряжена с постоянным стрессом, максимальной мерой ответственности за жизнь человека. Помощь нужно оказывать немедленно, порой счет идет на минуты, и цейтнот здесь не исключение, а правило.

— Военному реаниматологу приходится не только нести ответственность за чужие жизни, но и своей рисковать…

— Да, и такое бывает. В 1996 году у меня была первая командировка в Веденский район Чечни. Кадровая медслужба на месте могла лишь остановить кровотечение, обезболить и вызвать вертолет. Что-то более серьезное приходилось делать уже на военной базе в Ханкале. Вот медицинский пункт полка и усилили специалистами госпитального звена, непредусмотренными штатами мирного времени. Есть понятие первого часа — это относится не только к боевым ранениям, но и тяжелым травмам, полученным в мирное время, во время катастроф и аварий. Если пострадавшего в течение часа доставляют в больницу, то шансы сохранить жизнь значительно выше. На войне тем более.

— Есть ли какой-то наиболее запомнившийся случай?

— Таких случаев не счесть, но больше всего запомнился один. 22 апреля 1996 года доставили в медпункт раненого десантника, рослого крепкого парня с осколочным ранением в шею. По статистике при таких ранениях выживает лишь каждый четвертый. Сделали перевязку, осколок не извлекли, поскольку он находился прямо над сонной артерией. Ждали эвакуации, но из-за тумана, грязи и разбитых дорог в тот день ничто не летало и не «ползало». Ночью раненый начал хрипеть, зрачки расширились. Он и сам был уверен, что умирает. Пришлось установить в трахею трубку — причем практически вслепую. Все ткани пропитала кровь, и анатомической картины ранения увидеть было невозможно. Но повезло — восстановили дыхание, привели раненого в себя и утром отправили в Шали на бронетранспортере. Предупредили: никому не давай вытаскивать эту трубку, пока не извлекут осколок. Буквально через пару дней к нам приехал проверяющий — полковник из Ханкалы. Я спросил у него о нашем пациенте, и он сказал, что тот всё-таки умер. Но я почему-то не терял надежды на то, что всё обошлось. Осенью того же года я встретился с начальником штаба дивизии, и тот сказал, что может навести справки о судьбе любого нашего десантника. Сообщил ему фамилию, и тот через неделю позвонил, сообщив, что парень всё-таки выжил. Хотел бы я встретиться с ним, узнать, каким он стал…

— С тех пор что-то принципиально изменилось в состоянии нашей медицины — и военной, и гражданской?

— В 1996 году здесь, в Ульяновске порой кипятили шприцы с иглами, а в горах Чечни в распоряжении наших медиков уже были одноразовые шприцы и всё прочее по последнему слову техники. Сейчас всё это есть и в гражданской медицине. Насколько я знаю, сейчас в зоне СВО у наших медиков есть всё необходимое, всё самое передовое. В своё время на военной базе в Ханкале в составе «медицинского спецназа» работал с военными врачами из госпиталей Самары, Казани, Перми, Кирова, специалистами экстра-класса. Уверен, что и сейчас в зоне боевых действий работают специалисты такого же уровня. Гражданская медицина значительно продвинулась вперёд, но военная всегда была на несколько шагов впереди — особенно по материальному обеспечению. Наверняка это соотношение сохранилось.

— А медицина творчеству — не помеха?

 — Жизнь, в которой есть лишь работа и быт, не может считаться полноценной. Даже когда гремят пушки, музы не должны молчать. Творчество помогает жить! И не надо ссылаться на напряженный график и застревать в собственных проблемах. Мой принцип таков: «Радуйся жизни! А то пока ты ею недоволен, она проходит!»

Память листает…

— Пару лет назад у вас вышла книга — «Упрямая память невольно листает…». И на недавнем выступлении вы продемонстрировали клип с это песней. Почему именно память листает, а не вы её, как, наверное, было бы более логично?

— Да, это строка из моей песни «Романс поручика Брусенцова». Я неоднократно пересматривал один из моих любимых фильмов «Служили два товарища», где в роли поручика Брусенцова был Владимир Высоцкий… Я представил его сидящим в каком-то блиндаже с гитарой в руках. И получился этот романс…

 «Упрямая память невольно листает  

 Былые страницы несбыточных снов,

 И словно на крыльях в тот край возвращает,

 Где девочкой юной осталась Любовь».

А в книгу вошли произведения, которые я назвал бы художественно-мемуарными, где реальные события сочетаются с элементами творческой фантазии. События прошлого не всегда спрашивают, когда и где им вспоминаться… Так что мы не всегда вольны что-то вспоминать, а что-то нет. Поэтому именно «память листает былые страницы».

— Ядро книги — «Ханкалинский дневник». Насколько реальны события, которые там описаны?

— Я всегда избегал описывать эпизоды, где пришлось бы над собственной головой рисовать нимб, а за спиной изображать крылышки… Фанфар в свой собственный адрес я стараюсь избегать, но сами события стоят того, чтобы их помнили. Так что, сочетаются порой в рассказах правда с вымыслом. Авторский вымысел в литературе — обычное дело, но в основе лежит правда жизни, реальные люди и реальные события — то, что было, и то, что могло бы быть…

— А так ли уж человеку надо, чтобы о нём помнили?..

— Есть такая расхожая фраза: мы живы, пока о нас помнят. Чем старше становишься, тем больше задумываешься о том, что останется после меня… Ну, были спасённые жизни. Казалось бы — что ещё надо… Но кто, если не мы — очевидцы, передаст в будущее суть тех событий, которые видели своими глазами, в которых участвовали, те чувства, которые испытывали… Надо делиться с потомками. Мы ведь тоже живём памятью наших предков.

Работа — это тоже творчество

— Конечно, не испытывая сильных чувств невозможно создавать ни поэзию, ни прозу. А что вас больше всего волнует в современном мире. Какие проблемы представляются наиболее серьёзными?

— Тревожит то, что выхолащиваются человеческие отношения, и всё больше встречаешь людей, в которых человеческого мало что осталось… Причём, с каждым поколением это чувствуется всё сильнее. Это особенно заметно при общении с «потусторонними» гражданам — с теми, что находятся по ту сторону прилавка или офисного стола, с клерками нового поколения. Даже мелкие служащие нередко чувствуют себя пупами земли, высокомерием от них так и веет. Им часто не хватает элементарной образованности, чтобы знать своё место и понимать, что все мы люди…

— Они считают, что относятся к некоему господствующему сословию?

— Да! И с этим приходится сталкиваться большинству рядовых граждан, если не всем.

— Вернёмся к литературе. Вы говорили, что меняется, причём не в лучшую сторону характер человеческих отношений. А как меняется отношение людей к чтению книг? А то, кажется, что писателей у нас стало чуть ли не больше, чем читателей…

— Да, к сожалению, это так. Пристрастие к чтению куда-то пропадает… И задача пишущей братии -вернуть внимание людей к литературе. Я и не говорю о том, что надо угождать чьим-то вкусам. Каждый литератор уникален, у каждого — свой опыт, каждому должно быть, что сказать — в том числе, такое, чего никто другой не скажет.

— А что рождает более сильные чувства — работа или творчество?

— Работа — это тоже творчество. Я создал реанимационное отделение нашего военного госпиталя и двадцать три года возглавлял его. Начал с голых стен… И теперь, когда где-то там плитка от стен отваливается, такое ощущение, что оторвалась частица тебя… Или, когда человек уходит — или на пенсию, или на другое место работы — те же чувства. Сейчас я просто дежурный врач, прихожу на работу по графику, надо дать наркоз — даю, нет — сижу пью чай. Но как-то чувства остались прежними…

— А скажите пожалуйста, врач Тимаков и писатель Тимаков — это один и тот же человек или два разных?

— Может быть, это утверждение покажется странным, но, думаю, что это два разных человека… Когда я кого-то лечу, у меня не возникает ни малейшего желания взяться за перо. Особенно, если сталкиваешься с каким-либо экстренным случаем. В такие моменты не до литературы. Врач Тимаков мечтает лишь о том, чтобы успеть сделать как можно больше для своих пациентов. Даже, находясь на пенсии, я продолжаю работать. А писатель Тимаков мечтает о том, чтобы постичь технологию написания рассказа. Бывало, давал девчонкам почитать свои рукописи — ту же «Карамольку», того же «Пса войны» … Возвращали, прочитав, а глаза на мокром месте. Значит, струны чьей-то души мне всё-таки удалось задеть. Но двигаться к совершенству никогда не поздно.

Анатолий Капустин, фото автора и из личного архива Александра Тимакова.

К фото:

1996 год — Введенский район Чечни. Даже врачи не расставались с оружием. Александр Тимаков — справа.

Среди поклонников и поклонниц — после выступления 19 марта 2023 года